К таким нежданным и певучим бредням
            Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
            Из царскосельских лебедей.

Я помню дни: я, робкий, торопливый,
            Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
            Слегка седеющий поэт.

Десяток фраз, пленительных и странных,
            Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространства безымянных
            Мечтаний — слабого меня.

О, в сумрак отступающие вещи
            И еле слышные духи,
И этот голос, нежный и зловещий,
            Уже читающий стихи!

В них плакала какая-то обида,
            Звенела медь и шла гроза,
А там, над шкафом, профиль Эврипида
            Cлепил горящие глаза.

...Скамью я знаю в парке; мне сказали,
            Что он любил сидеть на ней,
Задумчиво смотря, как сини дали
            В червонном золоте аллей.

Там вечером и страшно и красиво,
            В тумане светит мрамор плит,
И женщина, как серна боязлива,
            Во тьме к прохожему спешит.

Она глядит, она поет и плачет,
            И снова плачет и поет,
Не понимая, что все это значит,
            Но только чувствуя — не тот.

Журчит вода, протачивая шлюзы,
            Сырой травою пахнет мгла,
И жалок голос одинокой музы,
            Последней — Царского Села.

Николай Гумилев «Память» (Как я скажу, что я тебя буду помнить всегда)

Как я скажу, что я тебя буду помнить всегда,
Ах, я и в память боюсь, как во многое верить!
Буйной толпой набегут и умчатся года,
Столько печали я встречу, что радость ли мерить?

Я позабуду. Но, вечно и вечно галдя,
Буду склоняться над омутом прежнего я,
чтобы припомнить, о чем позабыл... и седая,
Первая прядка волос, помни, будет твоя.

Николай Гумилев
«Память» (Только змеи сбрасывают кожи)

Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.

Дерево да рыжая собака,
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, Память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.

И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь — его подруга,
Коврик под его ногами — мир.

Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.

Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.

Память, ты слабее год от году,
Тот ли это, или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь.

Я — угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены нового Иерусалима
На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный —
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо: но всё пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.

Крикну я... Но разве кто поможет, —
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.

К списку стихов